Как хирург Евгений Левченко лечит безнадёжных пациентов

За плечами Евгения Левченко более 20 лет практической хирургии и около 5 тыс. операций. В Национальном медицинском исследовательском центре онкологии имени Н.Н. Петрова, расположенном в поселке Песочный под Санкт-Петербургом, профессор работает уже 11 лет, заведует хирургическим торакальным отделением. За проведенную уникальную операцию с удалением огромного количества метастазов доктор получил премию фонда имени академика М.И. Перельмана.

Метод Левченко

В руках Евгения Левченко — самый большой в мире опыт по изолированным химиоперфузиям, при которых легкое отключается от системы общего кровообращения и на время операции все жизнеобеспечение организма происходит за счет другого легкого. Эту методику Левченко разработал в 2006 году. Число операций с ее применением приближается к 200. «Если говорить о результатах, это пятилетняя выживаемость у 59% пациентов», — рассказывает хирург. То есть каждый второй больной полностью излечивается по всем онкологическим критериям от четвертой — терминальной — стадии рака. Об уникальности его опыта говорят и другие цифры: за все годы, прошедшие после открытия метода, в Европе в шести центрах провели около 60 таких операций, сообщил доктор.

«По количеству наблюдений и объему наших исследований мы впереди планеты», — говорит Левченко. «Мы безумно рады, когда видим результаты, — ведь мы осознаем, что это четвертая стадия метастатического поражения. Когда один метастаз — это считается благоприятным. Но когда их 42 слева и 28 справа? Можно соизмерить прогноз», — поясняет он. В Европе, уточняет Левченко, берут на операцию, если в одном легком обнаружено до 10 метастазов, если их больше — пациенту в хирургическом вмешательстве откажут.

Операцию по удалению 70 метастазов 17-летней пациентке с остеосаркомой Левченко провел в 2009 году. В онкологической хирургии этот диагноз считается «болезнью молодых», потому что ей в наибольшей степени подвержен именно растущий организм на фоне травмы кости. «Саркома и остеосаркома отличаются поражением только легких. Это уже не первичный рак, это уже метастатический с током крови, и в этом заключается трагизм», — рассказывает врач.

С помощью метода изолированной химиоперфузии в первую очередь удаляются все метастазы. «На каждый из них создается трехмерная модель, то есть мы не должны упустить ни один из них», — описывает последовательность Левченко. Оперируемый орган теряет воздушность и становится размером с кулак — «его можно прощупать, чтобы найти участки уплотнения». Но даже если удается избавиться от всех обнаруженных очагов поражения, в 50−80% случаев впоследствии возникают новые.

Если в органе есть микроизменения, которые невозможно определить при ощупывании и при помощи компьютерной томографии, создаются условия, при которых этим недиагностированным метастазам не выжить. В легкое, по-прежнему отключенное от общего кровотока, вводится чрезвычайно высокая доза химиопрепарата. «Если бы эта концентрация была в организме — это стопроцентная смерть», — говорит хирург. Помимо этого при помощи оксигенатора создается повышенное содержание кислорода, которое оказывает губительное воздействие на клетки опухоли. Легкое перфузируется (перфузия — подведение и пропускание крови, кровезамещающих растворов и биологически активных веществ через сосудистую систему органов и тканей организма — прим. ТАСС) в течение получаса, по истечении этого времени содержание препарата резко снижается. Далее легкое «отмывается» от препарата и «отдается» обратно организму.

То, что у девушки было 42 метастаза в одном легком, специалисты обнаружили только на операционном столе. «Мы каждый миллиметр прощупывали, находили очаг за очагом. По компьютерной томограмме, их было около 10−15. Но когда насчитали 40, операционная бригада, которая всю жизнь занимается онкологией у детей, была в шоке», — вспоминает Левченко. Пациентка прошла через несколько операций, сейчас ей 26 лет, она не получает лечение и находится под наблюдением врачей, периодически проходя обследования.

Борьба за каждый день

Каждый из случаев хирург помнит досконально, затруднения вызывают лишь даты операций. Когда-то он удалил 104 метастаза из обоих легких. 22-летний пациент узнал о своем диагнозе после флюорографии, на которую пришел, чтобы попасть к жене в роддом. После шести курсов химиотерапии и нескольких операций его болезнь не давала о себе знать четыре года. Впоследствии ему удалили еще один метастаз, сейчас он принимает специальный препарат. И тут может возникнуть вопрос: четыре года? «Для нас, здоровых, это воспринимается: как это, не вылечили? А для человека, который был обречен, мы получили четыре года без прогрессирования», — рассказывает Левченко. Для тех, кто оказался в безнадежной ситуации, привычное летоисчисление вряд ли применимо.

«Хирурги готовы за каждый день бороться, — настаивает доктор. — Новые химиопрепараты дают преимущество в два месяца по сравнению с предыдущими. Раньше восемь месяцев было, теперь десять месяцев живут, и это общемировая тенденция, этому радуются все». Даже если нет преимущества в количестве спасенных жизней, то оно, без сомнения, есть в их качестве — в онкологии свои критерии. Кроме того, эта «отсрочка» дает шанс воспользоваться новыми научными знаниями о заболевании, которые за это время могут появиться.

Десять лет назад в онкоцентр в Песочном прямо из аэропорта привезли мальчика с огромной опухолью в легком — его не пустили на борт из-за одышки, так как опасались, что он может не пережить перелет. Родители планировали увезти его в Германию на операцию после химиотерапии в Санкт-Петербурге. «Мы его прооперировали, он закончил институт, прекрасно себя чувствует», — говорит Левченко.

Ценить жизнь пациента как свою

У Евгения Левченко 12 патентов, не считая разработанных, апробированных, но еще не запатентованных методик. Он часто проводит показательные операции на выезде, но сама методика, по его признанию, очень сложная — и с точки зрения хирургии, и с точки зрения воспроизведения. «У нас в медицине пропагандируется такой принцип — сделай пациенту так, как сделал бы себе или своему родственнику, — поясняет Левченко. — Тогда ты честен сам с собой».

По словам хирурга, наибольшее внутреннее напряжение в работе чувствуется, когда выполняется что-то новое, когда операция еще не отработана. «Когда мы внедряли эти операции (по химиоперфузии — прим. ТАСС), это было целое событие», — рассказывает он. При этом он с пониманием относится к тем коллегам, которые не решаются на такие вмешательства. Для их проведения необходимо обладать опытом не только в торакальной хирургии (хирургии грудной клетки), но также и в сосудистой хирургии. Перед тем как стать специалистом в торакальной области, Левченко, следуя указаниям своих учителей, «прошел» через абдоминальную, сосудистую хирургию. «И молодым ребятам говорю, что нужно везде все пройти и попробовать», — считает он.

Коллеги считают Левченко смелым — он соглашается на операции, которые других врачей заставили опустить руки. Левченко с таким определением не согласен. «Быть смелым в хирургии очень опасно. Люди же не просто так отказываются, потому что не умеют это делать. Если честно, то, что я делаю сейчас, десять лет назад я бы тоже не делал и считал, что это невозможно», — признается он, отмечая, что смелость должна быть подкреплена опытом и уверенностью манипуляций. «Когда ты ценишь жизнь пациента, примерно как свою, тогда ты можешь быть смелым», — говорит хирург. Кроме того, должна быть онкологическая целесообразность. По его мнению, даже на сверхрискованную и сложнейшую операцию можно решиться, если по всем критериям получается, что у пациента есть надежда на излечение. Главное, говорит врач, «не класть жизнь пациента на плаху хирургического тщеславия».

Левченко рассказывает, что когда-то пациент буквально заставил его себя прооперировать. За ним во время лечения ухаживал сын-подросток, супруга приходила каждый день. У больного был распространенный опухолевый процесс. «Он каждый раз заезжал в эту дверь, сына просил остаться снаружи и упрашивал прооперировать, — вспоминает врач. — Сам он летчик и хотел, чтобы сын поступил в летное училище». Опухоль пациента исследовали по прогностическим биологическим факторам и выполнили операцию с рядом других специализированных терапий. «Этот пациент привел мне своего сына через шесть лет, когда тот уже окончил летное училище», — рассказывает он.

Деформация времени

В онкологии часто приходится «проходить по лезвию бритвы». Во время операций — а особенно на органах дыхания — непредвиденные ситуации случаются часто. В один из таких случаев в практике Левченко у пациента произошел разрыв верхней полой вены. «Я схватил ее, но позвал громко анестезиолога, который в это время был отвлечен чем-то. Причем там уже не до контроля самого себя — в таких манерах, со словами всеми. Я весь в крови, маска вся тоже. Все нормально было, просто вовремя нужно было доввести препарат. Седые волосы просто так у нас не появляются», — рассказывает он.

При этом с увеличением опыта эти ощущения, по его признанию, не притупляются. «Не могу сказать, что я стал проще относиться к этому. Это, наверное, какой-то животный инстинкт все-таки — сохранение не себя самого. Я знаю, чем это может закончиться, это реальная жизнь пациента», — констатирует он.

Часто операции у Левченко начинаются в 9 утра и заканчиваются к 17−18 часам, а то и позже, но у хирургов время течет иначе. «Если бы мы знали, сколько будем оперировать, мы бы, наверное, уставали. Для меня время останавливается. Я принципиально не смотрю на часы в операционной», — отмечает он.

«Мне это нравится, — признается доктор. — Если бы я заставлял себя этим заниматься, более несчастного человека трудно было бы встретить с таким количеством отработки. Когда ты видишь результаты, когда пациент после этого идет, и еще через 15 лет звонит его сын и говорит, что его папа попросил меня найти, хотя я поменял место жительства и телефоны, и сказать спасибо, что он живет уже 15 лет, а была третья стадия». Это придает сил — видеть, как пациенты живут, рожают детей, женятся, говорит Левченко.

Он не завтракает и не обедает, из приемов пищи — только зеленый чай на работе и ужин дома. Он так привык, да и график операций часто не позволяет. В свободное время иногда занимается йогой, аутотренингом и медитацией. «Это то, что помогает расслабиться и взглянуть на происходящее по-другому», — говорит он.

Свою работу хирург считает хобби. Когда нет обязательных дел, он читает профессиональную литературу, проверяет и корректирует диссертации, готовится к конференциям. «Когда мозг отдыхает, можно определить по глубине альфа-ритма. Когда он занимается любимым творческим делом — рисует, лепит, альфа-ритм глубже, чем во сне. Я считаю, что когда я занимаюсь любимым делом, я отдыхаю», — отмечает он.

Как любой хирург, Левченко суеверен: «Войдя в операционную, я не возвращаюсь. И если иду в операционную, иду одним путем, именно по этому коридору». После операции он всегда жмет руки коллегам. «Если кричал, был излишне эмоционален — извиняюсь, это обязательно», — говорит он.

«С хирургией у нас в стране очень хорошо»

Среди пациентов хирурга — в основном россияне, есть и граждане стран ближнего зарубежья. Нередко бывает, что российские пациенты уезжают на операцию, например, в Корею или Германию, и оттуда их перенаправляют в Санкт-Петербург. О практикуемых в Песочном методиках знают и в Израиле, и в США.

«С хирургией, я могу сказать, у нас в стране очень хорошо, — утверждает хирург. — Мы на одном уровне и даже выше, чем в мире». За Россией, говорит Левченко, первое место по проведению бронхопластических резекций и перфузий, третье — по бифуркациям трахеи.

Сейчас в Центре имени Н.Н. Петрова готовятся к публикациям в зарубежных медицинских журналах. «Мы не популяризовали нашу методику в мире, — говорит Левченко. — Мы понимаем свой пробел и восполним его, это дело времени. Мы только в начале этого пути».

Автор: Александра Подервянская, ТАСС