Юрист: Если можно изымать у всех органы, почему их не изымают?

«Готье обещает это уже лет шесть, если не больше, с 2012 года точно. Идея хорошая, только надо ее быстрее воплощать, потому что органы продолжают изымать без согласия пациента или его родственников. Очень удобно: не надо никого спрашивать, нет никаких ограничений.

Давайте просто представим: человек хочет написать отказ от изъятия органов. Во-первых, как его написать? Ни в одном документе, ни в одном законе это не прописано. Кто-то придумал, что это будет нотариально заверенное заявление. Позвоните любому нотариусу – у него глаза полезут на лоб, потому что они этого не делают. Допустим, они даже найдут возможность оформить на каком-то бланке и заверить. Один экземпляр останется у нотариуса в сейфе, второй отдадут тому человеку – и куда он с ним пойдет, куда положит? Ведь сам по себе документ – красивая бумажка. Важно, чтобы информация из этого документа стала известна реаниматологу, к которому попадет на стол тот человек. Пациент не будет носить документ в кармане, а если он и окажется там, врач, который хочет изъять орган, сможет его выбросить, и никто не докажет, что он там лежал. Когда будет база данных, тогда невозможно будет выбросить в урну несогласие человека на изъятие органов. В сегодняшней системе его просто не существует. Мы можем говорить, что можно написать заявление, но это филькина грамота. Оно не работает и никогда не работало.

В том году или, в крайнем случае, в следующем будет решение Европейского суда о делу «Саблина против России». Такая система будет признана незаконной, нарушающей права и пациента-донора, и его родителей. Это будет названо жестоким и бесчеловечным обращением. Я думаю, что поэтому сейчас и начались такие усиленные разговоры о законопроекте. Если бы не было дела Саблиной, все бы так спокойно и жили, изымая органы.

Доверие к российской медицине появится, когда реаниматологи и трансплантологи будут работать открыто, а не тайно, как сейчас. Алина Саблина лежала в реанимации шесть дней, шесть дней у стен реанимации и даже в палате находились мама и папа этой девушки. И что же делает реаниматолог, когда понимает, что у него на столе лежит потенциальный донор? Он поднимает трубку телефона и звонит трансплантологам, в институт того же самого Готье. Регулярно общаясь с родителями Алины, он им вообще ничего не говорит. Вот это и называется тайной медициной, тайным изъятием органов. Как можно доверять таким врачам?

Когда появится база данных доноров, когда будут выходить к родителям и все объяснять, вот тогда доверие начнет появляться и будет на таком же уровне, как в Испании. Испания сегодня – лидер по пересадкам. У них такая же система, как у нас: презумпция согласия. Но у нас ее извратили так, что вообще не спрашивают, а у них и база данных введена, и даже, когда на столе лежит подтвержденный потенциальный донор, врачи выходят к родственникам и спрашивают. Доверие к таким врачам так выстрелило, что у них 43 донора на миллион человек. В России – десять, и то изымают органы в основном в Москве, в глубинке ничего этого нет.

Такое несоответствие вызывает вопрос: если можно изымать у всех органы, почему их не изымают? Проблема не в том, что люди жадные, а в том, что трупы не доходят до рук трансплантологов. Реаниматологи не заинтересованы в том, чтобы консервировать тела, информировать трансплантологов, у них нет нужного оборудования. Если оставить рядом трансплантолога и реаниматолога, вы увидите огромную разницу. Трансплантолог одет по последнему слову медицины, а реаниматолог очень плохо обмундирован. Если реаниматолог начнет тратить медикаменты, оборудование, часы работы на то, чтобы законсервировать уже мертвого человека, то дойдет даже до уголовного преследования. Реаниматологи имеют право тратить средства только на спасение жизней, а не на консервацию тел. Вместо того, чтобы заниматься финансированием и менять систему, нам говорят, что мы жадные и спрашивать согласия у нас вообще нельзя».

«Готье обещает это уже лет шесть, если не больше, с 2012 года точно. Идея хорошая, только надо ее быстрее воплощать, потому что органы продолжают изымать без согласия пациента или его родственников. Очень удобно: не надо никого спрашивать, нет никаких ограничений.

Давайте просто представим: человек хочет написать отказ от изъятия органов. Во-первых, как его написать? Ни в одном документе, ни в одном законе это не прописано. Кто-то придумал, что это будет нотариально заверенное заявление. Позвоните любому нотариусу – у него глаза полезут на лоб, потому что они этого не делают. Допустим, они даже найдут возможность оформить на каком-то бланке и заверить. Один экземпляр останется у нотариуса в сейфе, второй отдадут тому человеку – и куда он с ним пойдет, куда положит? Ведь сам по себе документ – красивая бумажка. Важно, чтобы информация из этого документа стала известна реаниматологу, к которому попадет на стол тот человек. Пациент не будет носить документ в кармане, а если он и окажется там, врач, который хочет изъять орган, сможет его выбросить, и никто не докажет, что он там лежал. Когда будет база данных, тогда невозможно будет выбросить в урну несогласие человека на изъятие органов. В сегодняшней системе его просто не существует. Мы можем говорить, что можно написать заявление, но это филькина грамота. Оно не работает и никогда не работало.

В том году или, в крайнем случае, в следующем будет решение Европейского суда о делу «Саблина против России». Такая система будет признана незаконной, нарушающей права и пациента-донора, и его родителей. Это будет названо жестоким и бесчеловечным обращением. Я думаю, что поэтому сейчас и начались такие усиленные разговоры о законопроекте. Если бы не было дела Саблиной, все бы так спокойно и жили, изымая органы.

Доверие к российской медицине появится, когда реаниматологи и трансплантологи будут работать открыто, а не тайно, как сейчас. Алина Саблина лежала в реанимации шесть дней, шесть дней у стен реанимации и даже в палате находились мама и папа этой девушки. И что же делает реаниматолог, когда понимает, что у него на столе лежит потенциальный донор? Он поднимает трубку телефона и звонит трансплантологам, в институт того же самого Готье. Регулярно общаясь с родителями Алины, он им вообще ничего не говорит. Вот это и называется тайной медициной, тайным изъятием органов. Как можно доверять таким врачам?

Когда появится база данных доноров, когда будут выходить к родителям и все объяснять, вот тогда доверие начнет появляться и будет на таком же уровне, как в Испании. Испания сегодня – лидер по пересадкам. У них такая же система, как у нас: презумпция согласия. Но у нас ее извратили так, что вообще не спрашивают, а у них и база данных введена, и даже, когда на столе лежит подтвержденный потенциальный донор, врачи выходят к родственникам и спрашивают. Доверие к таким врачам так выстрелило, что у них 43 донора на миллион человек. В России – десять, и то изымают органы в основном в Москве, в глубинке ничего этого нет.

Такое несоответствие вызывает вопрос: если можно изымать у всех органы, почему их не изымают? Проблема не в том, что люди жадные, а в том, что трупы не доходят до рук трансплантологов. Реаниматологи не заинтересованы в том, чтобы консервировать тела, информировать трансплантологов, у них нет нужного оборудования. Если оставить рядом трансплантолога и реаниматолога, вы увидите огромную разницу. Трансплантолог одет по последнему слову медицины, а реаниматолог очень плохо обмундирован. Если реаниматолог начнет тратить медикаменты, оборудование, часы работы на то, чтобы законсервировать уже мертвого человека, то дойдет даже до уголовного преследования. Реаниматологи имеют право тратить средства только на спасение жизней, а не на консервацию тел. Вместо того, чтобы заниматься финансированием и менять систему, нам говорят, что мы жадные и спрашивать согласия у нас вообще нельзя».