«Новая»: В России не регистрируют препарат, который может спасти детей от гибели
Шесть лет назад российская Федерация анестезиологов и реаниматологов получила на запрос о регистрации препарата «Дантролен» следующий ответ: «Регистрация препарата не представляется возможной».
Дантролен — единственное лекарство, которое спасает от гибели при злокачественной гипертермии, которая в редких случаях развивается в ответ на дыхательный наркоз во время операции. Так вот, за минувшие шесть лет в России от этого непредсказуемого заболевания по приблизительным подсчетам могли погибнуть от 300 до 500 человек. В основном — дети. Последняя жертва — 16-летний Даниил Куцин. Его мама Татьяна приехала в редакцию рассказать о Дане. Таня хотела, чтобы все узнали о ее трагедии, и тогда — она так считает — власть обязательно примет меры. Их же нельзя не принять, если выслушать ее до конца.
Татьяна Куцина:
«Мне 39 лет, я воспитываю троих детей… Воспитывала… Работаю я в сервисной компании.
Живем мы в Балашихе. Я развелась с мужем, воспитываю детей уже пять лет одна. Детям… шестнадцать вот было, шесть и четыре.
Мои дети — Даня, Платон и Ульяна. У них один папа. Живем мы хорошо, я нормально получаю, квартира в ипотеку. Справляюсь… Ухожу из дома в 8 утра, прихожу вечером к десяти. Я не жалуюсь на такой график. Два часа дорога в один конец на работу в Москву. В маршрутке иногда высыпаюсь.
Даня мне хлопот не доставлял, он хорошо учился, с первого класса занимался английским. Даня менял школы, но он со всеми дружил, он ходил в бассейн, плавал, ходил на борьбу. Он не хилый мальчик был, спортивный.
В какой-то момент я поняла, что не могу справиться с подростком, и мы ходили к психологу. Психолог мне сказала: «Это хорошо, что ты на других детей переключилась. Слишком много материнской заботы, он не выдерживает». Я люблю сильно, ненавижу сильно. Эмоции через край.
Проблем с поступлением в вуз не видели, планировали на бесплатное отделение. Последние годы постоянно с репетиторами… Он хотел в нефтяной вуз.
27 декабря Даня возвращался с тренировки, было скользко, споткнулся об ограждение. Упал на правую руку, сломал ключицу.
Мы вечером столкнулись в дверях, вернулись домой одновременно. Он говорит:«Мам, я кажется, вывихнул руку».
Тут же поехали в Балашихинскую больницу. Нам сказали, что перелом со смещением. Нужно оперировать. Я почти не волновалась.
Через день его оперировали, и я думала через два часа смогу его увидеть — обещали пустить в палату. Но мне позвонили через пять часов после операции, сказали, что он в коме. В ответ на наркоз поднялась температура до 42 почти сразу. Хирурги заканчивали операцию, а реаниматологи уже пытались реанимировать.
У меня была истерика, обморок, шок. Меня откачивали.
Потом отвели к Дане. Я вижу, он в маске, весь мокрый лежит, все нижнее белье мокрое. Его обливали ледяной водой, в кровь вводили холодную воду — сбивали температуру. Они не сразу поставили этот диагноз, звонили в МОНИКИ, спрашивали. Врачи сбили температуру и сказали, что препарата, который может его спасти, в России нет. Но еще сказали: «Достанете — вколем». Я в шоке в пять вечера приезжаю домой, приезжает моя тетя, и я говорю: «Вот, перелом ключицы, и Даня умирает». Мы начали смотреть в интернете и нашли этот препарат — Дантролен. Интернет предлагает — можно заказать и привезут, но только 4 января. Я им кричу в трубку: «Мне не надо 4 января, мне сейчас!».
Начали обзванивать знакомых. Я увидела, что его можно привезти из Германии. Позвонила подруге, которая там живет, нужно было много — 3 коробки по 12 флаконов, это 130 тысяч рублей. Ему нужно было ввести его в первые 15 минут после криза. Врачи сказали, что если бы его не нашли до утра, то Даня умер бы утром… Мы начали договариваться с Аэрофлотом, Аэрофлот согласился перевезти посылку из Германии… Тетя сделала в фейсбуке пост, что нужен Дантролен. Я была на телефонах. И фейсбук сработал. Нам позвонили из Москвы и спросили: «Куда везти?»
Я не знала, кто нашел и дал Дантролен. Мы за пять часов его нашли. Это немыслимо. Это правило пяти рукопожатий. Но если бы мне сказали сразу в больнице, что надо искать лекарство, мы не потеряли бы время. Повреждений у ребенка было бы меньше. Привезли, всю ночь капали. Дежурил заведующий, реаниматолог был в шоке. Можно ведь всю жизнь проработать в операционной и не встретиться с таким случаем. А он молодой доктор.
Я с ним разговаривала перед операцией. Спрашивала, когда закончится, потому что мне от Дани домой надо было, там маленькие ждали. На следующий день он встретился со мной и говорит: «Я же помню, что у вас есть маленькие, вы должны запомнить, что у ваших детей есть риск злокачественной гипертермии».
27 декабря Даня возвращался с тренировки, было скользко, споткнулся об ограждение. Упал на правую руку, сломал ключицу.
Мы вечером столкнулись в дверях, вернулись домой одновременно. Он говорит:«Мам, я кажется, вывихнул руку».
Тут же поехали в Балашихинскую больницу. Нам сказали, что перелом со смещением. Нужно оперировать. Я почти не волновалась.
Через день его оперировали, и я думала через два часа смогу его увидеть — обещали пустить в палату. Но мне позвонили через пять часов после операции, сказали, что он в коме. В ответ на наркоз поднялась температура до 42 почти сразу. Хирурги заканчивали операцию, а реаниматологи уже пытались реанимировать.
У меня была истерика, обморок, шок. Меня откачивали.
Потом отвели к Дане. Я вижу, он в маске, весь мокрый лежит, все нижнее белье мокрое. Его обливали ледяной водой, в кровь вводили холодную воду — сбивали температуру. Они не сразу поставили этот диагноз, звонили в МОНИКИ, спрашивали. Врачи сбили температуру и сказали, что препарата, который может его спасти, в России нет. Но еще сказали: «Достанете — вколем». Я в шоке в пять вечера приезжаю домой, приезжает моя тетя, и я говорю: «Вот, перелом ключицы, и Даня умирает». Мы начали смотреть в интернете и нашли этот препарат — Дантролен. Интернет предлагает — можно заказать и привезут, но только 4 января. Я им кричу в трубку: «Мне не надо 4 января, мне сейчас!».
Начали обзванивать знакомых. Я увидела, что его можно привезти из Германии. Позвонила подруге, которая там живет, нужно было много — 3 коробки по 12 флаконов, это 130 тысяч рублей. Ему нужно было ввести его в первые 15 минут после криза. Врачи сказали, что если бы его не нашли до утра, то Даня умер бы утром… Мы начали договариваться с Аэрофлотом, Аэрофлот согласился перевезти посылку из Германии… Тетя сделала в фейсбуке пост, что нужен Дантролен. Я была на телефонах. И фейсбук сработал. Нам позвонили из Москвы и спросили: «Куда везти?»
Я не знала, кто нашел и дал Дантролен. Мы за пять часов его нашли. Это немыслимо. Это правило пяти рукопожатий. Но если бы мне сказали сразу в больнице, что надо искать лекарство, мы не потеряли бы время. Повреждений у ребенка было бы меньше. Привезли, всю ночь капали. Дежурил заведующий, реаниматолог был в шоке. Можно ведь всю жизнь проработать в операционной и не встретиться с таким случаем. А он молодой доктор.
Я с ним разговаривала перед операцией. Спрашивала, когда закончится, потому что мне от Дани домой надо было, там маленькие ждали. На следующий день он встретился со мной и говорит: «Я же помню, что у вас есть маленькие, вы должны запомнить, что у ваших детей есть риск злокачественной гипертермии».
Через день перевезли в реанимацию Морозовской больницы. Его начали лечить, и 7 января он вышел из комы. Я пришла в больницу, а врач говорит: «Бегите, Даня дышит». Он открыл глаза, радости не было предела. Мы с ним разговаривали. Ему в первый день было трудно говорить, его релаксантами кололи, но он был вменяемый. Я его спрашиваю: «Даня, ты помнишь, кто я?» Он: «Да, мама».
На следующий день он начал слушать музыку, через день мы начали делать зарядку, разрабатывать суставы. Ему было тяжело, но он уже мог держать яблоко. Мы чистили зубы, пытались поворачиваться… Сознание было полностью восстановлено. Я с 31 числа в реанимации оставалась каждый день. Утром приходила, вечером уходила. Пролежни обрабатывала, обтирала его, памперсы меняла. Когда он пришел в себя, я с ним уже оставалась до ночи. Я Дане не говорила, что была гипертермия, я сказала, что это осложнения от операции — почки. 2 января нам поставили искусственную почку, его уже не работали. Я была готова дать свою почку для пересадки.
На работе начали собирать деньги на операцию. Нам нашли квоту. Ребенка нужно было подготовить, но не вышло. Операцию нельзя было сделать — слишком сильный отек. А 18 января началось первое кровотечение, потом несколько раз еще. Ему делали переливание крови. Врачи делали все. Ночью гемоглобин упал, и ребенок при мне опять впал в кому. Последнюю ночь я с ним до утра была.
Он попросил в последний день: «Останься на ночь». «Конечно, сынок». Я обещала ему, когда он еще в сознании был. Уехала я в семь утра, а в 9.30 19 января он умер. Может, не надо было уезжать?
У меня есть справка о смерти. Гипертермия вызвала почечную недостаточность и язву. А умер он от язвенного кровотечения.
…Я думала об инвалидной коляске, я думала о реабилитации. Мы ко всему были готовы, собирались продать квартиру, все кинуть на реабилитацию. Я думала обо всем, только не о смерти. Никто не ожидал. И врачи тоже очень надеялись. Они же его вырвали у смерти… Но не до конца. Когда-нибудь это все равно бы случилось, случилось бы в армии. Как вы думаете?
Если бы Дане ввели препарат в первые 15 минут, он бы как после обычной операции восстановился, жил бы с нами.
Детям я сказала, что Даня на небесах. Они сейчас очень переживают. Ульяна говорит: «Мама, когда уже Даня приедет, я соскучилась». А Платон спрашивает: «Мам, можно я на небеса схожу, посмотрю, как там Даня, и вернусь?»
Я благодарна всем врачам. Я благодарна врачам Балашихинской больницы, они сделали все, что могли.
Пока живу так: работа–дом, дом–работа. Но какой я работник? Чуть что — плачу. Платон осенью пойдет в школу. Нам школа пошла навстречу, не берут деньги за подготовительные курсы. И деньги несли отовсюду. Похороны были неплохие, на работе собрали деньги, чтобы я вернула их за препарат. У меня их не взяли.
Из чиновников со мной никто не связывался. Я запросов не делала. Я президенту написала с просьбой легализовать препарат. В память Дани, чтобы спасти своих детей, других детей.
В апреле я в Сочи поеду с детьми, буду просто на море смотреть».
Лекарство трудной судьбы
Для любого анестезиолога самый страшный рабочий сценарий — столкнуться в операционной со злокачественной гипертермией (ЗГ). Температура у человека поднимается в несколько минут до критических отметок в 42 градуса, сбить ее обычными жаропонижающими невозможно. За несколько часов при таком температурном режиме мышцы и внутренние органы человека практически «свариваются» и почти в 90% случаев человек погибает. Происходит это, если в организме есть генетическая мутация, которая никак себя не проявляет до тех пор, пока человек не получит дыхательный наркоз. Именно он запускает патологическую реакцию. Предугадать ее невозможно. Определяют уже постфактум после гибели, но только, если врачи осведомлены об этом синдроме.
Есть еще один нюанс. ЗГ развивается в ответ на дыхательный наркоз — такой часто дают при стоматологических вмешательствах или легких операциях детям. Именно так погибла девочка из Санкт-Петебурга, ей лечили под наркозом несколько зубов, потому что уговорить маленького ребенка «потерпеть» практически невозможно.
У злокачественной гипертермии особая статистика, и именно эта статистика дает Минздраву основания считать приобретение этого лекарства «экономически нецелесообразным». Действительно, в России официально зарегистрировано шесть случаев ЗГ за последние 20 лет, а вот в США регистрируется до 200 случаев в год.
И это, по мнению специалистов, говорит только об одном — реальные случаи смерти от ЗГ не афишируются у нас врачами. Типичная формулировка — «не вынес операции, умер от осложнений».
А если нет статистики, то нет и проблемы.
Лекарство Дантролен — не новое. В России оно централизованно закупалось и поставлялось в больницы до 1997 года. Затем зарубежная фармкомпания, производящая препарат, продала свои права на него. Как следствие — регистрация препарата на территории РФ утратила свою юридическую силу. По процедуре требовалось возобновлять регистрацию уже с новым владельцем, однако именно тогда в Минздраве посчитали это экономически нецелесообразным.
И началась отдельная эпопея, в которую включились лучшие врачи-анестезиологи страны. За 5 лет в Минздрав подавалось 3 заявки на регистрацию препарата. Все провалились. В феврале 2011-го было получено экспертное заключение Минздрава о том, что эффективность и безопасность данного препарата не подтверждены. И это при том, что препарат ранее использовался в России, аналогов его заменяющих нет, а в развитых странах без наличия его в больнице нельзя начинать операцию. Но Минздрав ответил, что по новому закону любой, даже давно опробованный препарат, если не зарегистрирован в России, должен пройти клинические испытания.
По сути, ситуация зашла в тупик. И врачи стали бороться за доступ к Дантролену всеми доступными способами. Они сами рассказали об этом.
Владимир, владелец сети частных детских стоматологий, передавший Дантролен Дане Куцину:
«Мне позвонили коллеги, которые из фейсбука узнали, что в Балашихинской больнице произошла беда. Они знали, что у меня есть препарат. Десять лет назад я открывал частную стоматологическую детскую клинику и оценивал риски осложнений в анестезиологии. Заведующий одного детского отделения рассказал мне про синдром злокачественной гипертермии, и тогда я поехал в Германию и купил Дантролен в аптеке. С тех пор я каждые два года — это срок годности препарата, для своих клиник привожу Дантролен. Использовать в наших клиниках нам его не приходилось.
Я не первый раз даю лекарство. Моя позиция на этот счет такая: у меня есть лекарство, и если у кого-то из коллег возникает угроза жизни пациента, я его даю. В таких обстоятельствах живем. Когда происходит трагедия, иного выхода не может быть — только дать. Он должен быть доступен в России, как он доступен в любой цивилизованной стране, претендующей на высокий уровень медпомощи.
В большинстве таких стран ты не можешь заниматься подобной деятельностью, если у тебя в часовой доступности нет Дантролена. Это запрещено.
Он включен в стандарт оснащения операционной. Если экстраполировать мировую статистику наркозов, проводимых в России, то можно предположить, что в России погибают от злокачественной гипертермии до 100 человек ежегодно: 1 случай на 50 тысяч наркозов у детей и 1 на 100 тысяч у взрослых.
Случалось, что врачи из государственных больниц ко мне обращались за Дантроленом. Конечно, я не отказывал, но, к сожалению, это было бесполезно, потому что пациент находился слишком далеко — в нескольких часах лёта от Москвы. Мне известны случаи со смертельным исходом у детей в Санкт-Петербурге, Твери, Красноярске, Воронеже, несколько в Москве. Самой страшной была трагедия в Твери, там в одной семье погибли два ребенка, которым давали дыхательный наркоз, чтобы лечить зубы. Это чудовищно, когда здоровый ребенок погибает от легкого наркоза молниеносно, при том что его можно было гарантированно спасти.
Я не хотел бы упоминать свое имя, потому что понимаю, что затрагиваю очень непопулярную тему. А то, что я делюсь Дантроленом — это моя благотворительность, и она должна быть тихая».
Главный анестезиолог-реаниматолог департамента здравоохранения Москвы Денис Проценко: «Дантролен в России действительно не зарегистрирован. В Москве деньги на этот препарат собрали через краудфандинг, по сути, это деньги жертвователей (сбор средств на Дантролен был организован благотворительным фондом «Православие и мир» в 2016 году. — Н. Ч.). А как в дефицитном регионе? Я думаю, пока это возможно только на частные пожертвования. В Москве на эти деньги купили по одной дозе в Морозовскую больницу и в больницу имени Юдина. Но проблему надо решать глобально, на государственном уровне».
Президент Федерации анестезиологов-реаниматологов России Константин Лебединский: «Мальчик из Балашихи? Да, я знаю об этой трагедии. История с Дантроленом длится уже давно. Еще мой предшественник на посту президента Федерации анестезиологов России профессор Виктор Мизиков встречался со Скворцовой по этому поводу. Нам была гарантирована помощь, но ничего не сдвинулось. Это был конец 2012 года. Дело в том, что по нашему закону о лекарственных препаратах, мы можем зарегистрировать лекарство, только если проведены клинические испытания в нашей стране».
Но провести клинические испытания препарата, который нужен в одном случае на 50 тысяч анестезий, невозможно.
Единственный вариант — официально признать злокачественную гипертермию редким заболеванием. Мы подготовили заявку, ее готов подкрепить письмом от Национальной Медицинской палаты Леонид Рошаль. Надеюсь, это сработает. Сколько стоит препарат? Упаковка из шести флаконов — 145 евро, на курс надо 6 упаковок. Это прилично для нашей страны. Причем, 90% флаконов заканчивают свой жизненный путь на помойке заполненными. Потому что когда заканчивается срок годности, его выбрасывают и покупают новый. Это та цена, которую надо платить, чтобы наши дети не погибали по принципу лотереи.
На самом деле, можно не покупать Дантролен в каждую больницу, достаточно в крупных городах несколько больниц обеспечить запасом в пять флаконов, а когда лекарство понадобится, быстро собирать весь запас и спасать человека. Главное, чтобы препарат был в доступности нескольких часов.
Послесловие
Через несколько дней после нашей встречи Татьяна Куцина получила ответ из Минздрава. Она же писала президенту, вот ей и ответили.
Г-н Ф.А. Романов, заместитель директора Департамента государственного регулирования обращения лекарственных средств, в официальном письме перечислил все нормативные документы и акты, которые как раз и делали невозможным быстрый доступ к Дантролену.
Таня все эти акты уже выучила наизусть. Но у президента она просила легализовать препарат, а не рассказать ей, на каком основании его не оказалось в Балашихинской больнице, когда умирал ее сын.
И еще в официальном документе не нашлось пары строк для соболезнований.
Татьяна теперь очень боится за своих младших детей. Она почти уверена, что эта поломка в генах есть и у них, и можно было бы проверить это, если бы в России была хоть одна лаборатория, проводящая подобное исследование. Но такой лаборатории нет. Потому что специальный галотан-кофеиновый тест, выявляющий предрасположенность к синдрому, требует определенного оборудования. Закупать его тоже, видимо, «экономически нецелесообразно».
Теперь Таня хочет сделать детям татуировку на груди «злокачественная гипертермия», чтобы реаниматологи знали о риске дыхательного наркоза. Она говорит: «Я же не вечная, а дети могут забыть. Как я еще могу их защитить?»
Источник: Новая газета
Шесть лет назад российская Федерация анестезиологов и реаниматологов получила на запрос о регистрации препарата «Дантролен» следующий ответ: «Регистрация препарата не представляется возможной».
Дантролен — единственное лекарство, которое спасает от гибели при злокачественной гипертермии, которая в редких случаях развивается в ответ на дыхательный наркоз во время операции. Так вот, за минувшие шесть лет в России от этого непредсказуемого заболевания по приблизительным подсчетам могли погибнуть от 300 до 500 человек. В основном — дети. Последняя жертва — 16-летний Даниил Куцин. Его мама Татьяна приехала в редакцию рассказать о Дане. Таня хотела, чтобы все узнали о ее трагедии, и тогда — она так считает — власть обязательно примет меры. Их же нельзя не принять, если выслушать ее до конца.
Татьяна Куцина:
«Мне 39 лет, я воспитываю троих детей… Воспитывала… Работаю я в сервисной компании.
Живем мы в Балашихе. Я развелась с мужем, воспитываю детей уже пять лет одна. Детям… шестнадцать вот было, шесть и четыре.
Мои дети — Даня, Платон и Ульяна. У них один папа. Живем мы хорошо, я нормально получаю, квартира в ипотеку. Справляюсь… Ухожу из дома в 8 утра, прихожу вечером к десяти. Я не жалуюсь на такой график. Два часа дорога в один конец на работу в Москву. В маршрутке иногда высыпаюсь.
Даня мне хлопот не доставлял, он хорошо учился, с первого класса занимался английским. Даня менял школы, но он со всеми дружил, он ходил в бассейн, плавал, ходил на борьбу. Он не хилый мальчик был, спортивный.
В какой-то момент я поняла, что не могу справиться с подростком, и мы ходили к психологу. Психолог мне сказала: «Это хорошо, что ты на других детей переключилась. Слишком много материнской заботы, он не выдерживает». Я люблю сильно, ненавижу сильно. Эмоции через край.
Проблем с поступлением в вуз не видели, планировали на бесплатное отделение. Последние годы постоянно с репетиторами… Он хотел в нефтяной вуз.
27 декабря Даня возвращался с тренировки, было скользко, споткнулся об ограждение. Упал на правую руку, сломал ключицу.
Мы вечером столкнулись в дверях, вернулись домой одновременно. Он говорит:«Мам, я кажется, вывихнул руку».
Тут же поехали в Балашихинскую больницу. Нам сказали, что перелом со смещением. Нужно оперировать. Я почти не волновалась.
Через день его оперировали, и я думала через два часа смогу его увидеть — обещали пустить в палату. Но мне позвонили через пять часов после операции, сказали, что он в коме. В ответ на наркоз поднялась температура до 42 почти сразу. Хирурги заканчивали операцию, а реаниматологи уже пытались реанимировать.
У меня была истерика, обморок, шок. Меня откачивали.
Потом отвели к Дане. Я вижу, он в маске, весь мокрый лежит, все нижнее белье мокрое. Его обливали ледяной водой, в кровь вводили холодную воду — сбивали температуру. Они не сразу поставили этот диагноз, звонили в МОНИКИ, спрашивали. Врачи сбили температуру и сказали, что препарата, который может его спасти, в России нет. Но еще сказали: «Достанете — вколем». Я в шоке в пять вечера приезжаю домой, приезжает моя тетя, и я говорю: «Вот, перелом ключицы, и Даня умирает». Мы начали смотреть в интернете и нашли этот препарат — Дантролен. Интернет предлагает — можно заказать и привезут, но только 4 января. Я им кричу в трубку: «Мне не надо 4 января, мне сейчас!».
Начали обзванивать знакомых. Я увидела, что его можно привезти из Германии. Позвонила подруге, которая там живет, нужно было много — 3 коробки по 12 флаконов, это 130 тысяч рублей. Ему нужно было ввести его в первые 15 минут после криза. Врачи сказали, что если бы его не нашли до утра, то Даня умер бы утром… Мы начали договариваться с Аэрофлотом, Аэрофлот согласился перевезти посылку из Германии… Тетя сделала в фейсбуке пост, что нужен Дантролен. Я была на телефонах. И фейсбук сработал. Нам позвонили из Москвы и спросили: «Куда везти?»
Я не знала, кто нашел и дал Дантролен. Мы за пять часов его нашли. Это немыслимо. Это правило пяти рукопожатий. Но если бы мне сказали сразу в больнице, что надо искать лекарство, мы не потеряли бы время. Повреждений у ребенка было бы меньше. Привезли, всю ночь капали. Дежурил заведующий, реаниматолог был в шоке. Можно ведь всю жизнь проработать в операционной и не встретиться с таким случаем. А он молодой доктор.
Я с ним разговаривала перед операцией. Спрашивала, когда закончится, потому что мне от Дани домой надо было, там маленькие ждали. На следующий день он встретился со мной и говорит: «Я же помню, что у вас есть маленькие, вы должны запомнить, что у ваших детей есть риск злокачественной гипертермии».
27 декабря Даня возвращался с тренировки, было скользко, споткнулся об ограждение. Упал на правую руку, сломал ключицу.
Мы вечером столкнулись в дверях, вернулись домой одновременно. Он говорит:«Мам, я кажется, вывихнул руку».
Тут же поехали в Балашихинскую больницу. Нам сказали, что перелом со смещением. Нужно оперировать. Я почти не волновалась.
Через день его оперировали, и я думала через два часа смогу его увидеть — обещали пустить в палату. Но мне позвонили через пять часов после операции, сказали, что он в коме. В ответ на наркоз поднялась температура до 42 почти сразу. Хирурги заканчивали операцию, а реаниматологи уже пытались реанимировать.
У меня была истерика, обморок, шок. Меня откачивали.
Потом отвели к Дане. Я вижу, он в маске, весь мокрый лежит, все нижнее белье мокрое. Его обливали ледяной водой, в кровь вводили холодную воду — сбивали температуру. Они не сразу поставили этот диагноз, звонили в МОНИКИ, спрашивали. Врачи сбили температуру и сказали, что препарата, который может его спасти, в России нет. Но еще сказали: «Достанете — вколем». Я в шоке в пять вечера приезжаю домой, приезжает моя тетя, и я говорю: «Вот, перелом ключицы, и Даня умирает». Мы начали смотреть в интернете и нашли этот препарат — Дантролен. Интернет предлагает — можно заказать и привезут, но только 4 января. Я им кричу в трубку: «Мне не надо 4 января, мне сейчас!».
Начали обзванивать знакомых. Я увидела, что его можно привезти из Германии. Позвонила подруге, которая там живет, нужно было много — 3 коробки по 12 флаконов, это 130 тысяч рублей. Ему нужно было ввести его в первые 15 минут после криза. Врачи сказали, что если бы его не нашли до утра, то Даня умер бы утром… Мы начали договариваться с Аэрофлотом, Аэрофлот согласился перевезти посылку из Германии… Тетя сделала в фейсбуке пост, что нужен Дантролен. Я была на телефонах. И фейсбук сработал. Нам позвонили из Москвы и спросили: «Куда везти?»
Я не знала, кто нашел и дал Дантролен. Мы за пять часов его нашли. Это немыслимо. Это правило пяти рукопожатий. Но если бы мне сказали сразу в больнице, что надо искать лекарство, мы не потеряли бы время. Повреждений у ребенка было бы меньше. Привезли, всю ночь капали. Дежурил заведующий, реаниматолог был в шоке. Можно ведь всю жизнь проработать в операционной и не встретиться с таким случаем. А он молодой доктор.
Я с ним разговаривала перед операцией. Спрашивала, когда закончится, потому что мне от Дани домой надо было, там маленькие ждали. На следующий день он встретился со мной и говорит: «Я же помню, что у вас есть маленькие, вы должны запомнить, что у ваших детей есть риск злокачественной гипертермии».
Через день перевезли в реанимацию Морозовской больницы. Его начали лечить, и 7 января он вышел из комы. Я пришла в больницу, а врач говорит: «Бегите, Даня дышит». Он открыл глаза, радости не было предела. Мы с ним разговаривали. Ему в первый день было трудно говорить, его релаксантами кололи, но он был вменяемый. Я его спрашиваю: «Даня, ты помнишь, кто я?» Он: «Да, мама».
На следующий день он начал слушать музыку, через день мы начали делать зарядку, разрабатывать суставы. Ему было тяжело, но он уже мог держать яблоко. Мы чистили зубы, пытались поворачиваться… Сознание было полностью восстановлено. Я с 31 числа в реанимации оставалась каждый день. Утром приходила, вечером уходила. Пролежни обрабатывала, обтирала его, памперсы меняла. Когда он пришел в себя, я с ним уже оставалась до ночи. Я Дане не говорила, что была гипертермия, я сказала, что это осложнения от операции — почки. 2 января нам поставили искусственную почку, его уже не работали. Я была готова дать свою почку для пересадки.
На работе начали собирать деньги на операцию. Нам нашли квоту. Ребенка нужно было подготовить, но не вышло. Операцию нельзя было сделать — слишком сильный отек. А 18 января началось первое кровотечение, потом несколько раз еще. Ему делали переливание крови. Врачи делали все. Ночью гемоглобин упал, и ребенок при мне опять впал в кому. Последнюю ночь я с ним до утра была.
Он попросил в последний день: «Останься на ночь». «Конечно, сынок». Я обещала ему, когда он еще в сознании был. Уехала я в семь утра, а в 9.30 19 января он умер. Может, не надо было уезжать?
У меня есть справка о смерти. Гипертермия вызвала почечную недостаточность и язву. А умер он от язвенного кровотечения.
…Я думала об инвалидной коляске, я думала о реабилитации. Мы ко всему были готовы, собирались продать квартиру, все кинуть на реабилитацию. Я думала обо всем, только не о смерти. Никто не ожидал. И врачи тоже очень надеялись. Они же его вырвали у смерти… Но не до конца. Когда-нибудь это все равно бы случилось, случилось бы в армии. Как вы думаете?
Если бы Дане ввели препарат в первые 15 минут, он бы как после обычной операции восстановился, жил бы с нами.
Детям я сказала, что Даня на небесах. Они сейчас очень переживают. Ульяна говорит: «Мама, когда уже Даня приедет, я соскучилась». А Платон спрашивает: «Мам, можно я на небеса схожу, посмотрю, как там Даня, и вернусь?»
Я благодарна всем врачам. Я благодарна врачам Балашихинской больницы, они сделали все, что могли.
Пока живу так: работа–дом, дом–работа. Но какой я работник? Чуть что — плачу. Платон осенью пойдет в школу. Нам школа пошла навстречу, не берут деньги за подготовительные курсы. И деньги несли отовсюду. Похороны были неплохие, на работе собрали деньги, чтобы я вернула их за препарат. У меня их не взяли.
Из чиновников со мной никто не связывался. Я запросов не делала. Я президенту написала с просьбой легализовать препарат. В память Дани, чтобы спасти своих детей, других детей.
В апреле я в Сочи поеду с детьми, буду просто на море смотреть».
Лекарство трудной судьбы
Для любого анестезиолога самый страшный рабочий сценарий — столкнуться в операционной со злокачественной гипертермией (ЗГ). Температура у человека поднимается в несколько минут до критических отметок в 42 градуса, сбить ее обычными жаропонижающими невозможно. За несколько часов при таком температурном режиме мышцы и внутренние органы человека практически «свариваются» и почти в 90% случаев человек погибает. Происходит это, если в организме есть генетическая мутация, которая никак себя не проявляет до тех пор, пока человек не получит дыхательный наркоз. Именно он запускает патологическую реакцию. Предугадать ее невозможно. Определяют уже постфактум после гибели, но только, если врачи осведомлены об этом синдроме.
Есть еще один нюанс. ЗГ развивается в ответ на дыхательный наркоз — такой часто дают при стоматологических вмешательствах или легких операциях детям. Именно так погибла девочка из Санкт-Петебурга, ей лечили под наркозом несколько зубов, потому что уговорить маленького ребенка «потерпеть» практически невозможно.
У злокачественной гипертермии особая статистика, и именно эта статистика дает Минздраву основания считать приобретение этого лекарства «экономически нецелесообразным». Действительно, в России официально зарегистрировано шесть случаев ЗГ за последние 20 лет, а вот в США регистрируется до 200 случаев в год.
И это, по мнению специалистов, говорит только об одном — реальные случаи смерти от ЗГ не афишируются у нас врачами. Типичная формулировка — «не вынес операции, умер от осложнений».
А если нет статистики, то нет и проблемы.
Лекарство Дантролен — не новое. В России оно централизованно закупалось и поставлялось в больницы до 1997 года. Затем зарубежная фармкомпания, производящая препарат, продала свои права на него. Как следствие — регистрация препарата на территории РФ утратила свою юридическую силу. По процедуре требовалось возобновлять регистрацию уже с новым владельцем, однако именно тогда в Минздраве посчитали это экономически нецелесообразным.
И началась отдельная эпопея, в которую включились лучшие врачи-анестезиологи страны. За 5 лет в Минздрав подавалось 3 заявки на регистрацию препарата. Все провалились. В феврале 2011-го было получено экспертное заключение Минздрава о том, что эффективность и безопасность данного препарата не подтверждены. И это при том, что препарат ранее использовался в России, аналогов его заменяющих нет, а в развитых странах без наличия его в больнице нельзя начинать операцию. Но Минздрав ответил, что по новому закону любой, даже давно опробованный препарат, если не зарегистрирован в России, должен пройти клинические испытания.
По сути, ситуация зашла в тупик. И врачи стали бороться за доступ к Дантролену всеми доступными способами. Они сами рассказали об этом.
Владимир, владелец сети частных детских стоматологий, передавший Дантролен Дане Куцину:
«Мне позвонили коллеги, которые из фейсбука узнали, что в Балашихинской больнице произошла беда. Они знали, что у меня есть препарат. Десять лет назад я открывал частную стоматологическую детскую клинику и оценивал риски осложнений в анестезиологии. Заведующий одного детского отделения рассказал мне про синдром злокачественной гипертермии, и тогда я поехал в Германию и купил Дантролен в аптеке. С тех пор я каждые два года — это срок годности препарата, для своих клиник привожу Дантролен. Использовать в наших клиниках нам его не приходилось.
Я не первый раз даю лекарство. Моя позиция на этот счет такая: у меня есть лекарство, и если у кого-то из коллег возникает угроза жизни пациента, я его даю. В таких обстоятельствах живем. Когда происходит трагедия, иного выхода не может быть — только дать. Он должен быть доступен в России, как он доступен в любой цивилизованной стране, претендующей на высокий уровень медпомощи.
В большинстве таких стран ты не можешь заниматься подобной деятельностью, если у тебя в часовой доступности нет Дантролена. Это запрещено.
Он включен в стандарт оснащения операционной. Если экстраполировать мировую статистику наркозов, проводимых в России, то можно предположить, что в России погибают от злокачественной гипертермии до 100 человек ежегодно: 1 случай на 50 тысяч наркозов у детей и 1 на 100 тысяч у взрослых.
Случалось, что врачи из государственных больниц ко мне обращались за Дантроленом. Конечно, я не отказывал, но, к сожалению, это было бесполезно, потому что пациент находился слишком далеко — в нескольких часах лёта от Москвы. Мне известны случаи со смертельным исходом у детей в Санкт-Петербурге, Твери, Красноярске, Воронеже, несколько в Москве. Самой страшной была трагедия в Твери, там в одной семье погибли два ребенка, которым давали дыхательный наркоз, чтобы лечить зубы. Это чудовищно, когда здоровый ребенок погибает от легкого наркоза молниеносно, при том что его можно было гарантированно спасти.
Я не хотел бы упоминать свое имя, потому что понимаю, что затрагиваю очень непопулярную тему. А то, что я делюсь Дантроленом — это моя благотворительность, и она должна быть тихая».
Главный анестезиолог-реаниматолог департамента здравоохранения Москвы Денис Проценко: «Дантролен в России действительно не зарегистрирован. В Москве деньги на этот препарат собрали через краудфандинг, по сути, это деньги жертвователей (сбор средств на Дантролен был организован благотворительным фондом «Православие и мир» в 2016 году. — Н. Ч.). А как в дефицитном регионе? Я думаю, пока это возможно только на частные пожертвования. В Москве на эти деньги купили по одной дозе в Морозовскую больницу и в больницу имени Юдина. Но проблему надо решать глобально, на государственном уровне».
Президент Федерации анестезиологов-реаниматологов России Константин Лебединский: «Мальчик из Балашихи? Да, я знаю об этой трагедии. История с Дантроленом длится уже давно. Еще мой предшественник на посту президента Федерации анестезиологов России профессор Виктор Мизиков встречался со Скворцовой по этому поводу. Нам была гарантирована помощь, но ничего не сдвинулось. Это был конец 2012 года. Дело в том, что по нашему закону о лекарственных препаратах, мы можем зарегистрировать лекарство, только если проведены клинические испытания в нашей стране».
Но провести клинические испытания препарата, который нужен в одном случае на 50 тысяч анестезий, невозможно.
Единственный вариант — официально признать злокачественную гипертермию редким заболеванием. Мы подготовили заявку, ее готов подкрепить письмом от Национальной Медицинской палаты Леонид Рошаль. Надеюсь, это сработает. Сколько стоит препарат? Упаковка из шести флаконов — 145 евро, на курс надо 6 упаковок. Это прилично для нашей страны. Причем, 90% флаконов заканчивают свой жизненный путь на помойке заполненными. Потому что когда заканчивается срок годности, его выбрасывают и покупают новый. Это та цена, которую надо платить, чтобы наши дети не погибали по принципу лотереи.
На самом деле, можно не покупать Дантролен в каждую больницу, достаточно в крупных городах несколько больниц обеспечить запасом в пять флаконов, а когда лекарство понадобится, быстро собирать весь запас и спасать человека. Главное, чтобы препарат был в доступности нескольких часов.
Послесловие
Через несколько дней после нашей встречи Татьяна Куцина получила ответ из Минздрава. Она же писала президенту, вот ей и ответили.
Г-н Ф.А. Романов, заместитель директора Департамента государственного регулирования обращения лекарственных средств, в официальном письме перечислил все нормативные документы и акты, которые как раз и делали невозможным быстрый доступ к Дантролену.
Таня все эти акты уже выучила наизусть. Но у президента она просила легализовать препарат, а не рассказать ей, на каком основании его не оказалось в Балашихинской больнице, когда умирал ее сын.
И еще в официальном документе не нашлось пары строк для соболезнований.
Татьяна теперь очень боится за своих младших детей. Она почти уверена, что эта поломка в генах есть и у них, и можно было бы проверить это, если бы в России была хоть одна лаборатория, проводящая подобное исследование. Но такой лаборатории нет. Потому что специальный галотан-кофеиновый тест, выявляющий предрасположенность к синдрому, требует определенного оборудования. Закупать его тоже, видимо, «экономически нецелесообразно».
Теперь Таня хочет сделать детям татуировку на груди «злокачественная гипертермия», чтобы реаниматологи знали о риске дыхательного наркоза. Она говорит: «Я же не вечная, а дети могут забыть. Как я еще могу их защитить?»
Источник: Новая газета
