«Найти свою нишу в западной медицине, имея только российское медобразование, крайне непросто»

Хороший врач – понятие не субъективное. Существует ряд критериев, определяющих профессионализм человека в белом халате. Наряду с клиническим мышлением и практическими навыками в разряд обязательных входит и умение правильно общаться с коллегами и пациентами:

«Без этой составляющей полноценного современного врача не существует. И здесь не нужно выбирать, что важнее: уметь, скажем, оперировать или уметь строить диалог с пациентом. Это совершенно разные вещи. И совершенно необходимые. Это как орфография и пунктуация для журналиста: вряд ли он ответит, что важнее в грамматике. Врач может хорошо лечить и при этом не доносить информацию до пациента. Есть ли смысл в работе такого доктора? Я не знаю».

Коммуникативные навыки медика ощутимо влияют на процесс лечения и во многом определяют его успешность и эффективность, поясняет Вадим Гущин:

«В настоящее время существует целый ряд научных работ, доказывающих, что пациент лучше понимает цель и отвечает на лечение, добросовестнее принимает лекарства, гораздо охотнее выполняет назначения, если доктор обладает навыками коммуникации. Во-вторых, врачу самому работать гораздо проще: меньше выгорания, больше удовлетворения от работы. В-третьих (и это очень актуальная сейчас для России тема), гораздо меньше недовольства со стороны пациентов, исков в суд и судебных разбирательств. Именно поэтому так важно уметь общаться с людьми, которых лечишь. Эмпатия неотделима от профессионализма врача, это его составляющая».

В Соединённых Штатах, рассказывает Вадим Гущин, коммуникативные навыки докторов тестируются на равных правах со знаниями медицины, фактов и алгоритмов лечения:

«Это преподают, в том числе, в вузах. Это отдельный курс. Кроме того, сама среда к тому располагает. Большинство американских врачей обучены коммуникативным навыкам, и когда ты попадаешь в такую среду, ты легко этому обучаешься».

Вадим Гущин уехал работать в США в 1997 году, окончив лечебный факультет Российского Государственного Медицинского Университета имени Пирогова, а затем ординатуру на кафедре общей хирургии РГМУ. О том, что российских врачей общаться с пациентами попросту не учат, он знает по собственному опыту. Как и то, что найти свою нишу в западном медицинском мире, имея только российское образование, крайне непросто:

«Мне было очень сложно в США. Я полностью переучивался. Моё образование не соответствовало тому, что требуется от врача на западе. У меня, в частности, был нулевой уровень навыков общения с пациентами, и мне приходилось очень туго.  Медицинское образование в России совершенно другое по сравнению с американским. Мне трудно сказать, лучше оно или хуже, тут можно спорить о критериях оценки. Но я знаю, что с российским образованием – только с российским – невозможно найти общий язык со всем остальным медицинским миром. Опять же, я не даю этому оценок, просто констатирую факты. А фактом, в частности, является то, что российские научные статьи не публикуются в международных журналах, потому что они написаны по российским канонам – не интересным и не понятным для зарубежного читателя – о неактуальных вещах. Ещё один факт: даже общее моё образование оказалось очень слабым, хотя мне всегда рассказывали, что в России очень хорошее базовое образование. Но мне базы явно не хватает, приходится добирать и жалеть об упущенных возможностях. Я сильно проигрываю на фоне моих коллег, которые врачами стали в 25-28 лет, а не в 22, как я, но у них при этом есть хорошее общее образование».

Неудовлетворённость уровнем собственных знаний в области медицины, рассказывает Вадим Гущин, когда-то подтолкнула его к решению уехать из страны:

«Мне очень жаль было уезжать, но в России у меня не было возможности стать врачом, компетентность которого может быть признана в западных странах. Я читал книги, читал англоязычные статьи про заоблачную американскую медицину и не верил, что такое действительно возможно. И уж точно не знал, как этому научиться. Зато я понимал, что ординатура по хирургии, которую я прошёл, причём в одном из лучших вузов страны, в Москве, в самом центре, ничего не имеет общего с тем, что описывается в этих статьях, с тем, что происходит в американской медицине».

Регулярно общаясь с российскими врачами, говорит Вадим Гущин, он пришёл к выводу, что медицинское образование в стране осталось на уровне 20-летней давности, и это полностью противоречит провозглашаемому «с трибун» стремлению России ориентироваться на достижения западной медицины:

«Моя основная мысль такова: если брать за основу западную модель развития медицины, западные технологии, инструментарий, лекарства, алгоритмы лечения и рекомендации – а эта тенденция прослеживается в российской медицине – то надо, с моей точки зрения, и учить врачей, как на западе. А обучение происходит так же, как меня пытались обучать 20 лет назад в медицинском институте».

Рассуждать о способах изменить систему российского медицинского образования, говорит Вадим Гущин, совершенно бессмысленно – проблема слишком велика. Лучше попытаться сделать маленький, но посильный шаг в нужном направлении:

«Конечно, я не решаю больших проблем. Знаете, как говорится, если хочешь завалить дело, глобализуй его. Я занимаюсь очень маленьким сегментом – тем, что мне интересно. Речь идёт об образовательном проекте «Высшая школа онкологии». Сейчас в американском онкологическом обществе (ASCO – American Society of Clinical Oncology и SSO –Society of Surgical Oncology) есть большое желание донести все передовые технологи в области онкологии до медиков других стран. Часто мы сталкиваемся с тем, что сложное лечение на бумаге, вроде, выглядит одинаково – и в России, и в США. Но осуществляется совершенно по-разному. И это происходит из-за того, что те же самые слова, те же самые рекомендации без определённого уровня навыков и образования теряют смысл. Преподавая в ВШО, мы с коллегами, в основном русскоговорящими, ведём занятия – по аналогии с теми, что проводились с нами, когда мы учились в США, в нашей резентуре. Занятия проходят в режиме видеоконференций с периодичностью раз в неделю, иногда чаще. Плюс у ребят, которые проходят обучение в «Высшей школе онкологии» есть домашние задания. У нас есть чат профессиональный, где мы контактируем, обсуждаем вопросы. Общение происходит в реальном времени и каждый день. Мы учимся задавать научные вопросы, строить гипотезы и способы ответа на вопрос, подтверждать или опровергать гипотезы. То есть, это научная работа, только не для учёных, а для врачей-практиков. Конечно, я не ставлю перед собой задачи научить кого-то оперировать – этому невозможно обучить дистанционно. Я выбрал навыки, которые можно передать на расстоянии. Например, мы разбираемся, как современная онкологическая наука соотносится с действительностью. Учимся читать научные исследования и пользоваться ими в реальной жизни. Разбираемся, как использовать все эти графики, цифры, какое отношение это имеет к лечению больного. Знаете, в России врача обычно учат так: тебе надо делать так-то и то-то, и тогда ты будешь лечить пациентов по принятой в клинике методике. Это понятный метод обучения, но к современности он не имеет отношения. В современной онкологии ты читаешь статью, делаешь свои собственные выводы, ищешь способы применения описанного метода непосредственно к больному и прямо сегодня же. Ты ищешь методы, как построить свою работу и работу своих коллег в соответствии с новыми или пусть даже старыми данными, представленными в научной литературе».

Отработка навыков общения с пациентами – тоже одно из приоритетных направлений работы ВШО, рассказывает Вадим Гущин:

«Мы учимся общаться с пациентами. Во-первых, у русских врачей этот навык совершенно отсутствует, а прийти к какому-то результату всегда проще, когда исходный уровень нулевой. Во-вторых, обучить этому можно довольно быстро: на это уходит год-два. Для сравнения, чтобы научить онкологии, нужно 4-5 лет. В-третьих, коммуникативные навыки успешно можно преподать на семинарах, это вполне подходящая форма. Общение с людьми происходит по определённым законам. Это вовсе не хаотичный процесс, который определяться может тем, что мне (врачу), скажем, в голову пришло, или тем, какое у меня или у пациента настроение. Нет, всё идёт по определённому плану, определённому алгоритму, и если его знать, то и общаться легче, и сложные ситуации разруливать легче. На самом деле, для людей (и я сам к таким людям отношусь), которые любят оперировать и лечить людей, но не имеют врождённых коммуникативных способностей (лучший больной – больной под анестезией, как мы говорим), для таких людей обучение общению бесценно. Мы даём определённый алгоритм действия».

В основе программы «Высшей школы онкологии» лежит идея «взрослого обучения», рассказывает Вадим Гущин:

«Речь идёт о ведении собственной научной работы и об обучении других. Например, сейчас многие из наших учеников, резидентов сами ведут семинары по общению. Недавно вышла в российском медицинском журнале наша статья общая по сообщению плохих новостей. Когда ведёшь научную работу или пишешь статьи, обучаешь других – это взрослый и продуктивный тип обучения. Мы строим некую пирамиду».

Выстроить систему чётко продуманных шагов, каждый из которых является итогом серьёзной экспериментальной деятельности, – это единственный верный способ прийти, если не к изменениям в системе образования, то к возможности собственного профессионального роста, считает Вадим Гущин:

«Насколько я знаю, у многих российских докторов сложилось впечатление, что в образовании всё, в общем-то, неплохо. И если бы ещё денег добавили, то стало бы и вовсе замечательно. Это одна точка зрения. А вторая точка зрения – что всё никуда не годится, всё плохо, и надо всё менять.  А что именно плохо, и что менять – не конкретизируют. Надо сначала определить и измерить, что именно требуется изменить, чтобы потом было, с чем сравнивать.

Вторая стадия изменения процесса – нахождение сторонников и единомышленников. Всегда были и будут люди, которые прекрасно сидели на своих профессорских и академических позициях, они получают, видимо, неплохое государственное обеспечение, у них всё замечательно, и, естественно, они не будут никогда ничего менять. То есть, надо искать единомышленников – тех, кому кажется, что в образовании медицинском, действительно, есть большие пробелы. Затем методом экспериментов выяснять, каким способом это изменить. Один из самых распространённых способов – сказать, а знаете, я был недавно в Финляндии, там так замечательно учат врачей, а давайте всё сделаем так же; а потом я был в Южной Корее, и там вообще чудесные врачи, давайте сделаем, как в Корее.

И вот эти метания без хорошего понимания процесса и понимания, что получается, а что нет, скорее всего, бесполезны. А как, скажем, мы построили свою программу? Ты делаешь то, что считаешь нужным, смотришь, работает это или нет, и меняешь процессы, улучшаешь, смотришь, какой метод обучения работает, а какой нет. А сидеть и ждать, что из Минздрава придёт кто-нибудь и построит систему образования – это бессмысленно. Никогда из Минздрава никто не приходил, ничего бесподобно замечательного не строил, насколько мне известно. Экспериментальный метод проб и ошибок с налаживанием обратной связи – это, я думаю, единственный реальный способ изменить образование.

Именно поэтому я иногда говорю, как бы парадоксально это ни звучало, что наш проект закончится поражением. С другой стороны, за эти три с половиной года мы научились очень многому, наши наработки дают возможность двигаться вперёд, а не просто плыть по течению с умным видом. В некоторых итогах нашего эксперимента я уверен. Во-первых, все люди одинаковы. По уровню таланта и возможностей разницы между российскими медиками и американскими нет никакой. И второе, в чём я уверен, это в том, что можно научить российских врачей общаться с пациентами так же, как с ними общаются в Америке. Это совершенно очевидно. А в остальном я не очень уверен».

Хороший врач – понятие не субъективное. Существует ряд критериев, определяющих профессионализм человека в белом халате. Наряду с клиническим мышлением и практическими навыками в разряд обязательных входит и умение правильно общаться с коллегами и пациентами:

«Без этой составляющей полноценного современного врача не существует. И здесь не нужно выбирать, что важнее: уметь, скажем, оперировать или уметь строить диалог с пациентом. Это совершенно разные вещи. И совершенно необходимые. Это как орфография и пунктуация для журналиста: вряд ли он ответит, что важнее в грамматике. Врач может хорошо лечить и при этом не доносить информацию до пациента. Есть ли смысл в работе такого доктора? Я не знаю».

Коммуникативные навыки медика ощутимо влияют на процесс лечения и во многом определяют его успешность и эффективность, поясняет Вадим Гущин:

«В настоящее время существует целый ряд научных работ, доказывающих, что пациент лучше понимает цель и отвечает на лечение, добросовестнее принимает лекарства, гораздо охотнее выполняет назначения, если доктор обладает навыками коммуникации. Во-вторых, врачу самому работать гораздо проще: меньше выгорания, больше удовлетворения от работы. В-третьих (и это очень актуальная сейчас для России тема), гораздо меньше недовольства со стороны пациентов, исков в суд и судебных разбирательств. Именно поэтому так важно уметь общаться с людьми, которых лечишь. Эмпатия неотделима от профессионализма врача, это его составляющая».

В Соединённых Штатах, рассказывает Вадим Гущин, коммуникативные навыки докторов тестируются на равных правах со знаниями медицины, фактов и алгоритмов лечения:

«Это преподают, в том числе, в вузах. Это отдельный курс. Кроме того, сама среда к тому располагает. Большинство американских врачей обучены коммуникативным навыкам, и когда ты попадаешь в такую среду, ты легко этому обучаешься».

Вадим Гущин уехал работать в США в 1997 году, окончив лечебный факультет Российского Государственного Медицинского Университета имени Пирогова, а затем ординатуру на кафедре общей хирургии РГМУ. О том, что российских врачей общаться с пациентами попросту не учат, он знает по собственному опыту. Как и то, что найти свою нишу в западном медицинском мире, имея только российское образование, крайне непросто:

«Мне было очень сложно в США. Я полностью переучивался. Моё образование не соответствовало тому, что требуется от врача на западе. У меня, в частности, был нулевой уровень навыков общения с пациентами, и мне приходилось очень туго.  Медицинское образование в России совершенно другое по сравнению с американским. Мне трудно сказать, лучше оно или хуже, тут можно спорить о критериях оценки. Но я знаю, что с российским образованием – только с российским – невозможно найти общий язык со всем остальным медицинским миром. Опять же, я не даю этому оценок, просто констатирую факты. А фактом, в частности, является то, что российские научные статьи не публикуются в международных журналах, потому что они написаны по российским канонам – не интересным и не понятным для зарубежного читателя – о неактуальных вещах. Ещё один факт: даже общее моё образование оказалось очень слабым, хотя мне всегда рассказывали, что в России очень хорошее базовое образование. Но мне базы явно не хватает, приходится добирать и жалеть об упущенных возможностях. Я сильно проигрываю на фоне моих коллег, которые врачами стали в 25-28 лет, а не в 22, как я, но у них при этом есть хорошее общее образование».

Неудовлетворённость уровнем собственных знаний в области медицины, рассказывает Вадим Гущин, когда-то подтолкнула его к решению уехать из страны:

«Мне очень жаль было уезжать, но в России у меня не было возможности стать врачом, компетентность которого может быть признана в западных странах. Я читал книги, читал англоязычные статьи про заоблачную американскую медицину и не верил, что такое действительно возможно. И уж точно не знал, как этому научиться. Зато я понимал, что ординатура по хирургии, которую я прошёл, причём в одном из лучших вузов страны, в Москве, в самом центре, ничего не имеет общего с тем, что описывается в этих статьях, с тем, что происходит в американской медицине».

Регулярно общаясь с российскими врачами, говорит Вадим Гущин, он пришёл к выводу, что медицинское образование в стране осталось на уровне 20-летней давности, и это полностью противоречит провозглашаемому «с трибун» стремлению России ориентироваться на достижения западной медицины:

«Моя основная мысль такова: если брать за основу западную модель развития медицины, западные технологии, инструментарий, лекарства, алгоритмы лечения и рекомендации – а эта тенденция прослеживается в российской медицине – то надо, с моей точки зрения, и учить врачей, как на западе. А обучение происходит так же, как меня пытались обучать 20 лет назад в медицинском институте».

Рассуждать о способах изменить систему российского медицинского образования, говорит Вадим Гущин, совершенно бессмысленно – проблема слишком велика. Лучше попытаться сделать маленький, но посильный шаг в нужном направлении:

«Конечно, я не решаю больших проблем. Знаете, как говорится, если хочешь завалить дело, глобализуй его. Я занимаюсь очень маленьким сегментом – тем, что мне интересно. Речь идёт об образовательном проекте «Высшая школа онкологии». Сейчас в американском онкологическом обществе (ASCO – American Society of Clinical Oncology и SSO –Society of Surgical Oncology) есть большое желание донести все передовые технологи в области онкологии до медиков других стран. Часто мы сталкиваемся с тем, что сложное лечение на бумаге, вроде, выглядит одинаково – и в России, и в США. Но осуществляется совершенно по-разному. И это происходит из-за того, что те же самые слова, те же самые рекомендации без определённого уровня навыков и образования теряют смысл. Преподавая в ВШО, мы с коллегами, в основном русскоговорящими, ведём занятия – по аналогии с теми, что проводились с нами, когда мы учились в США, в нашей резентуре. Занятия проходят в режиме видеоконференций с периодичностью раз в неделю, иногда чаще. Плюс у ребят, которые проходят обучение в «Высшей школе онкологии» есть домашние задания. У нас есть чат профессиональный, где мы контактируем, обсуждаем вопросы. Общение происходит в реальном времени и каждый день. Мы учимся задавать научные вопросы, строить гипотезы и способы ответа на вопрос, подтверждать или опровергать гипотезы. То есть, это научная работа, только не для учёных, а для врачей-практиков. Конечно, я не ставлю перед собой задачи научить кого-то оперировать – этому невозможно обучить дистанционно. Я выбрал навыки, которые можно передать на расстоянии. Например, мы разбираемся, как современная онкологическая наука соотносится с действительностью. Учимся читать научные исследования и пользоваться ими в реальной жизни. Разбираемся, как использовать все эти графики, цифры, какое отношение это имеет к лечению больного. Знаете, в России врача обычно учат так: тебе надо делать так-то и то-то, и тогда ты будешь лечить пациентов по принятой в клинике методике. Это понятный метод обучения, но к современности он не имеет отношения. В современной онкологии ты читаешь статью, делаешь свои собственные выводы, ищешь способы применения описанного метода непосредственно к больному и прямо сегодня же. Ты ищешь методы, как построить свою работу и работу своих коллег в соответствии с новыми или пусть даже старыми данными, представленными в научной литературе».

Отработка навыков общения с пациентами – тоже одно из приоритетных направлений работы ВШО, рассказывает Вадим Гущин:

«Мы учимся общаться с пациентами. Во-первых, у русских врачей этот навык совершенно отсутствует, а прийти к какому-то результату всегда проще, когда исходный уровень нулевой. Во-вторых, обучить этому можно довольно быстро: на это уходит год-два. Для сравнения, чтобы научить онкологии, нужно 4-5 лет. В-третьих, коммуникативные навыки успешно можно преподать на семинарах, это вполне подходящая форма. Общение с людьми происходит по определённым законам. Это вовсе не хаотичный процесс, который определяться может тем, что мне (врачу), скажем, в голову пришло, или тем, какое у меня или у пациента настроение. Нет, всё идёт по определённому плану, определённому алгоритму, и если его знать, то и общаться легче, и сложные ситуации разруливать легче. На самом деле, для людей (и я сам к таким людям отношусь), которые любят оперировать и лечить людей, но не имеют врождённых коммуникативных способностей (лучший больной – больной под анестезией, как мы говорим), для таких людей обучение общению бесценно. Мы даём определённый алгоритм действия».

В основе программы «Высшей школы онкологии» лежит идея «взрослого обучения», рассказывает Вадим Гущин:

«Речь идёт о ведении собственной научной работы и об обучении других. Например, сейчас многие из наших учеников, резидентов сами ведут семинары по общению. Недавно вышла в российском медицинском журнале наша статья общая по сообщению плохих новостей. Когда ведёшь научную работу или пишешь статьи, обучаешь других – это взрослый и продуктивный тип обучения. Мы строим некую пирамиду».

Выстроить систему чётко продуманных шагов, каждый из которых является итогом серьёзной экспериментальной деятельности, – это единственный верный способ прийти, если не к изменениям в системе образования, то к возможности собственного профессионального роста, считает Вадим Гущин:

«Насколько я знаю, у многих российских докторов сложилось впечатление, что в образовании всё, в общем-то, неплохо. И если бы ещё денег добавили, то стало бы и вовсе замечательно. Это одна точка зрения. А вторая точка зрения – что всё никуда не годится, всё плохо, и надо всё менять.  А что именно плохо, и что менять – не конкретизируют. Надо сначала определить и измерить, что именно требуется изменить, чтобы потом было, с чем сравнивать.

Вторая стадия изменения процесса – нахождение сторонников и единомышленников. Всегда были и будут люди, которые прекрасно сидели на своих профессорских и академических позициях, они получают, видимо, неплохое государственное обеспечение, у них всё замечательно, и, естественно, они не будут никогда ничего менять. То есть, надо искать единомышленников – тех, кому кажется, что в образовании медицинском, действительно, есть большие пробелы. Затем методом экспериментов выяснять, каким способом это изменить. Один из самых распространённых способов – сказать, а знаете, я был недавно в Финляндии, там так замечательно учат врачей, а давайте всё сделаем так же; а потом я был в Южной Корее, и там вообще чудесные врачи, давайте сделаем, как в Корее.

И вот эти метания без хорошего понимания процесса и понимания, что получается, а что нет, скорее всего, бесполезны. А как, скажем, мы построили свою программу? Ты делаешь то, что считаешь нужным, смотришь, работает это или нет, и меняешь процессы, улучшаешь, смотришь, какой метод обучения работает, а какой нет. А сидеть и ждать, что из Минздрава придёт кто-нибудь и построит систему образования – это бессмысленно. Никогда из Минздрава никто не приходил, ничего бесподобно замечательного не строил, насколько мне известно. Экспериментальный метод проб и ошибок с налаживанием обратной связи – это, я думаю, единственный реальный способ изменить образование.

Именно поэтому я иногда говорю, как бы парадоксально это ни звучало, что наш проект закончится поражением. С другой стороны, за эти три с половиной года мы научились очень многому, наши наработки дают возможность двигаться вперёд, а не просто плыть по течению с умным видом. В некоторых итогах нашего эксперимента я уверен. Во-первых, все люди одинаковы. По уровню таланта и возможностей разницы между российскими медиками и американскими нет никакой. И второе, в чём я уверен, это в том, что можно научить российских врачей общаться с пациентами так же, как с ними общаются в Америке. Это совершенно очевидно. А в остальном я не очень уверен».