Елена Мисюрина: «Следователь извинился и сказал, что так ему велено»

За это время доктора в знак протеста против ее ареста уже не раз отказывались делать пункцию, точнее — трепанобиопсию, и вообще брать тяжелых пациентов. В качестве правозащитника её навестил там корреспондент MK.RU.

«Следователь сказал мне: «Извините, но так велено», — вспоминает Елена о том, с чего началось ее уголовное преследование. И добавляет: «В приговоре прозвучало, что я особо опасна, меня нужно изолировать. Неужели судья действительно представлял, что я буду бегать по улицам с иглой и у всех прохожих насильно брать пункцию?!»

Елену Мисюрину заводят в камеру СИЗО после бани (полагается заключенным раз в неделю). Она выполняет команду «руки за спину», как все остальные.

— Я понимаю, что здесь такие правила, — тихо говорит заключенная-врач. — И тут ни для кого не могут сделать исключение.

Камера Елене досталась маломестная, вместе с ней сидят две женщины, обвиняемых по 159 статье («мошенничество»). Нары — дальние от окна, с новеньким матрасом. На столе стоит телевизор, в углу холодильник. В общем хорошая стандартная камера.

Лена в своей длинной шубе (другую теплую одежду ей пока не передали) смотрится на фоне решеток как некий чужеродный элемент. Но шубу не снимает: согревается после возвращения с помывки.

— У меня есть все необходимое, не волнуйтесь, — говорит она, видя, как мы изучаем убранство камеры. — Передачку мне уже предали. Местную пищу пробовала. Она вполне нормальная. Но вообще сейчас совсем ничего не хочется есть…

— Как к вам относятся в СИЗО?

— Очень хорошо. Сокамерницы, сотрудники внимательны, сочувствуют. Местные врачи, когда меня осматривали при поступлении (стандартная процедура) вообще расстроились, грустно спросили: «А вас-то за что сюда, коллега?!». Что им ответишь, кроме как: «Ужасное стечение обстоятельств». Я, если честно, не думала, что тут все так устроено. Тюрьму представляла по фильмам, а там ведь страшно показывают жизнь за решеткой. Была приятно удивлена, если можно так выразиться. Оказалось, что поддержки и понимания я найду в тюрьме куда больше, чем в коридорах Следственного комитета…

Конвоиры, когда доставляли в СИЗО, были очень вежливы и всячески проявляли сочувствие. Вообще я ее, эту поддержку, ощущаю ото всюду.

— Ожидали, что вас могут посадить?

— Нет, я ожидала совсем другого приговора. Иначе неужели бы пришла на суд в сапогах, шубе? Никаких вещей «на всякий случай» с собой не брала. Правда, даже в голову не могло прийти, что скажут: «Надеть на нее наручники». Я когда это услышала, была в полном шоке.

Мне прокурор запросил условный срок вместе с лишением права заниматься медицинской деятельностью, что для врача смерти подобно. Но кто мог подумать, что судья вынесет приговор еще жестче и вообще отправит в тюрьму?!

Само дело длилось четыре года. Постоянные вызовы на допросы, конечно же, мешали, но я успела за это время многое. Мы многое изменили, создали отделение трансплантации костного мозга, внедрили новые технологии.

За два последних года мы сравняли статистику с европейской и американской. Впервые стали проводить диагностику и лечение больных беременных, и у тех потом рождались здоровые детки. А еще благодаря нам впервые в Москве появилось безвозмездное донорство… Это все не я одна, конечно, сделала, а целый коллектив.

Но оказалось, что все это может быть совершенно не важным для тех, кто решил тебя незаконно (это мое мнение) преследовать.

Я следователю всегда задавала вопрос: «Какой мог быть у меня мотив для преступления?» Я ему все время пыталась объяснить ему элементарные вещи. Хотя у него нет медицинского образования, но есть же логика и разумность.

Так вот, я объясняла, что пациент с таким ранением, которое якобы было у умершего, не смог бы ездить на машине, передвигаться по городу столько времени, он вообще бы истек кровью за 20 минут у меня на столе. Но следователь только отвечал: «Все пониманию, но извините, так велено».

Как эти люди спят ночью?

И в итоге врачу, который попал в такую ситуацию, некуда податься, не к кому обратиться за помощью. Какая-то катастрофа…

— Ну а как же надзорные органы?

— Я искала там правду, но максимум, чего добилась — ответа из Никулинской прокуратуры о том, что патологоанатом «Медси» не имел права проводить вскрытие. Это не сыграло абсолютно никакой роли на суде.

Вообще, суд потряс — он потребовал с меня и моей больницы все, что только возможно, и в то же время не запросил даже лицензию «Медси». Нам не показали ни трудовой договор патологоанатома (на экспертизе которого строится все обвинение), ни его должностную инструкцию. Спрашивали его самого — кто направил тело на вскрытие? Почему это не было зафиксировано в истории болезни? А он отвечает что-то вроде: «Указание было устное. Мне позвонили. Не помню, кто». Как вообще можно за один день поставить патологоанатомический диагноз?

— На сайте клиники «Медси» разместили что-то вроде слов сочувствия.

— Мне от этого не легче. Поразительно, что суд не стал учитывать мнение мировых светил в области гематологии. Это же абсурд, когда не прислушиваются к словам академика, онкогематолога Андрея Воробьева, других выдающихся экспертов, а опираются на слова специалиста, который два года назад закончил институт.

Врач сейчас в России в совершенно бесправном положении. А ведь столько времени и сил требуется, чтобы получить медицинскую квалификацию. Я до сих пор вспоминаю историю с питерским хирургом Ириной Цыбульской, которую обвинили в том, что она якобы забыла внутри пациента зажим. Говорю вам как специалист — невозможно ходить с зажимом в животе полгода! Ведь очевидно, что на труп положили зажим и так сделали рентгеновский снимок, который лег в основу ее абсурдного обвинения. Что с этой женщиной, кстати?

— Увы, ничего хорошего. Из СИЗО ее выпустили, но к операциям не подпускают, вменили огромный гражданский иск.

— Почему за нее не заступается медицинское сообщество? Может, пора объединиться? Мне, кстати, тоже изначально вменили иск в 15 миллионов. Потом его «переадресовали» больнице. Может, все это из-за этих денег, из-за компенсации ущерба потерпевшим?

— В ОНК обратились врачи и ФГБУ Нмиц онкологии имени Н. Н. Блохина, других самых известных медучреждений страны. Все волнуются за вас и выражают поддержку.

— Спасибо им. Передайте, что я держусь. У меня трое детей, младшему 8 лет. Все в шоке. Муж должен защищать докторскую на днях, не знаю, как он сможет собраться. Но я точно сдаваться не собираюсь. Очень надеюсь на справедливость. Хотя реально задумываюсь — буду или не буду заниматься медицинской деятельностью после всего случившегося.

За это время доктора в знак протеста против ее ареста уже не раз отказывались делать пункцию, точнее — трепанобиопсию, и вообще брать тяжелых пациентов. В качестве правозащитника её навестил там корреспондент MK.RU.

«Следователь сказал мне: «Извините, но так велено», — вспоминает Елена о том, с чего началось ее уголовное преследование. И добавляет: «В приговоре прозвучало, что я особо опасна, меня нужно изолировать. Неужели судья действительно представлял, что я буду бегать по улицам с иглой и у всех прохожих насильно брать пункцию?!»

Елену Мисюрину заводят в камеру СИЗО после бани (полагается заключенным раз в неделю). Она выполняет команду «руки за спину», как все остальные.

— Я понимаю, что здесь такие правила, — тихо говорит заключенная-врач. — И тут ни для кого не могут сделать исключение.

Камера Елене досталась маломестная, вместе с ней сидят две женщины, обвиняемых по 159 статье («мошенничество»). Нары — дальние от окна, с новеньким матрасом. На столе стоит телевизор, в углу холодильник. В общем хорошая стандартная камера.

Лена в своей длинной шубе (другую теплую одежду ей пока не передали) смотрится на фоне решеток как некий чужеродный элемент. Но шубу не снимает: согревается после возвращения с помывки.

— У меня есть все необходимое, не волнуйтесь, — говорит она, видя, как мы изучаем убранство камеры. — Передачку мне уже предали. Местную пищу пробовала. Она вполне нормальная. Но вообще сейчас совсем ничего не хочется есть…

— Как к вам относятся в СИЗО?

— Очень хорошо. Сокамерницы, сотрудники внимательны, сочувствуют. Местные врачи, когда меня осматривали при поступлении (стандартная процедура) вообще расстроились, грустно спросили: «А вас-то за что сюда, коллега?!». Что им ответишь, кроме как: «Ужасное стечение обстоятельств». Я, если честно, не думала, что тут все так устроено. Тюрьму представляла по фильмам, а там ведь страшно показывают жизнь за решеткой. Была приятно удивлена, если можно так выразиться. Оказалось, что поддержки и понимания я найду в тюрьме куда больше, чем в коридорах Следственного комитета…

Конвоиры, когда доставляли в СИЗО, были очень вежливы и всячески проявляли сочувствие. Вообще я ее, эту поддержку, ощущаю ото всюду.

— Ожидали, что вас могут посадить?

— Нет, я ожидала совсем другого приговора. Иначе неужели бы пришла на суд в сапогах, шубе? Никаких вещей «на всякий случай» с собой не брала. Правда, даже в голову не могло прийти, что скажут: «Надеть на нее наручники». Я когда это услышала, была в полном шоке.

Мне прокурор запросил условный срок вместе с лишением права заниматься медицинской деятельностью, что для врача смерти подобно. Но кто мог подумать, что судья вынесет приговор еще жестче и вообще отправит в тюрьму?!

Само дело длилось четыре года. Постоянные вызовы на допросы, конечно же, мешали, но я успела за это время многое. Мы многое изменили, создали отделение трансплантации костного мозга, внедрили новые технологии.

За два последних года мы сравняли статистику с европейской и американской. Впервые стали проводить диагностику и лечение больных беременных, и у тех потом рождались здоровые детки. А еще благодаря нам впервые в Москве появилось безвозмездное донорство… Это все не я одна, конечно, сделала, а целый коллектив.

Но оказалось, что все это может быть совершенно не важным для тех, кто решил тебя незаконно (это мое мнение) преследовать.

Я следователю всегда задавала вопрос: «Какой мог быть у меня мотив для преступления?» Я ему все время пыталась объяснить ему элементарные вещи. Хотя у него нет медицинского образования, но есть же логика и разумность.

Так вот, я объясняла, что пациент с таким ранением, которое якобы было у умершего, не смог бы ездить на машине, передвигаться по городу столько времени, он вообще бы истек кровью за 20 минут у меня на столе. Но следователь только отвечал: «Все пониманию, но извините, так велено».

Как эти люди спят ночью?

И в итоге врачу, который попал в такую ситуацию, некуда податься, не к кому обратиться за помощью. Какая-то катастрофа…

— Ну а как же надзорные органы?

— Я искала там правду, но максимум, чего добилась — ответа из Никулинской прокуратуры о том, что патологоанатом «Медси» не имел права проводить вскрытие. Это не сыграло абсолютно никакой роли на суде.

Вообще, суд потряс — он потребовал с меня и моей больницы все, что только возможно, и в то же время не запросил даже лицензию «Медси». Нам не показали ни трудовой договор патологоанатома (на экспертизе которого строится все обвинение), ни его должностную инструкцию. Спрашивали его самого — кто направил тело на вскрытие? Почему это не было зафиксировано в истории болезни? А он отвечает что-то вроде: «Указание было устное. Мне позвонили. Не помню, кто». Как вообще можно за один день поставить патологоанатомический диагноз?

— На сайте клиники «Медси» разместили что-то вроде слов сочувствия.

— Мне от этого не легче. Поразительно, что суд не стал учитывать мнение мировых светил в области гематологии. Это же абсурд, когда не прислушиваются к словам академика, онкогематолога Андрея Воробьева, других выдающихся экспертов, а опираются на слова специалиста, который два года назад закончил институт.

Врач сейчас в России в совершенно бесправном положении. А ведь столько времени и сил требуется, чтобы получить медицинскую квалификацию. Я до сих пор вспоминаю историю с питерским хирургом Ириной Цыбульской, которую обвинили в том, что она якобы забыла внутри пациента зажим. Говорю вам как специалист — невозможно ходить с зажимом в животе полгода! Ведь очевидно, что на труп положили зажим и так сделали рентгеновский снимок, который лег в основу ее абсурдного обвинения. Что с этой женщиной, кстати?

— Увы, ничего хорошего. Из СИЗО ее выпустили, но к операциям не подпускают, вменили огромный гражданский иск.

— Почему за нее не заступается медицинское сообщество? Может, пора объединиться? Мне, кстати, тоже изначально вменили иск в 15 миллионов. Потом его «переадресовали» больнице. Может, все это из-за этих денег, из-за компенсации ущерба потерпевшим?

— В ОНК обратились врачи и ФГБУ Нмиц онкологии имени Н. Н. Блохина, других самых известных медучреждений страны. Все волнуются за вас и выражают поддержку.

— Спасибо им. Передайте, что я держусь. У меня трое детей, младшему 8 лет. Все в шоке. Муж должен защищать докторскую на днях, не знаю, как он сможет собраться. Но я точно сдаваться не собираюсь. Очень надеюсь на справедливость. Хотя реально задумываюсь — буду или не буду заниматься медицинской деятельностью после всего случившегося.